Браво-Два-Ноль - Страница 100

100

— Не говорить! Не сказать!

Может быть, беременными нас и не сделают, но вот попробовать это, хорошенько нас оттрахав, можно точно. Предположение это было бредовым, однако в стрессовой ситуации рассудок ведет себя именно так. Эта мысль напугала меня гораздо больше, чем предстоящая смерть.

Оставшись наедине со своими мыслями, я вернулся к тому разговору, который состоялся у нас с Крисом на ПОБ.

— Только этого еще будет не хватать вдобавок к тому, чтобы попасть в плен, — пошутил Крис. — Заполучить шестерых вонючих хорьков, копошащихся у тебя в заднице!

Минут пятнадцать мы ехали, наслаждаясь ослепительным солнцем. Я определил, что мы не направляемся за город, потому что машина достаточно часто делала крутые повороты, а гул человеческой активности не ослабевал. Прохожие кричали друг на друга, водители жали на клаксоны.

Один из солдат, сидевших спереди, громко перднул. Это было просто возмутительно; что себе позволяет этот грязный ублюдок! «Вот как мило, — подумал я, — теперь помимо всего прочего мне еще придется жевать чужое дерьмо».

Однако иракцы нашли это очень забавным. Тот, что сидел рядом с водителем, обернулся и спросил:

— Хорошо? Хорошо?

— М-м-м-м, м-м, м-м, — восторженно произнес Динджер, делая вдох полной грудью, словно он дышал свежим морским воздухом на побережье в Ярмуте. — Хорошо, просто замечательно.

У нас были настолько заложены носы, что мы все равно почти не различали запахи, однако важно было показать иракцам, что нам нравится все, что они делают. В конце концов парни спереди сами больше не могли выносить вонь и вынуждены были опустить стекло.

Мне было так приятно, когда прохладный ветерок прикоснулся к моей коже. Подставив лицо, я сидел так до тех пор, пока не стало холодно. Я уже отработал до совершенства методику, позволяющую наклоняться вперед и держать спину прямо, чтобы освобождать от давления руки, скованные наручниками. Вся беда заключалась в том, что стоило мне чуть пошевелиться, как иракцам начинало казаться, что я собираюсь бежать, поэтому меня сразу же пихали обратно. Но что стоит потерпеть каких-то пятнадцать минут в кругу друзей?

Водитель прекратил смеяться, и я рассудил, что мы прибыли на место. Открылись ворота, и мы проехали по другому покрытию еще метров двести. Джип оказался в кольце разъяренных голосов. Нам снова была устроена торжественная встреча.

Как только машина остановилась, двери распахнулись. Меня схватили за волосы и одежду и выволокли из машины. Я рухнул с высоты прямо на землю. Эти побои не были худшими из того, что нам пришлось перенести, — обычные затрещины, пинки, дерганья за волосы, ругательства и оскорбления, — но они явились полной неожиданностью. Люди хохотали, что-то оживленно болтали, а я сидел, опустив голову, сжавшись в комок, и даже не помышлял о сопротивлении. Это был их праздник.

Минуты через две-три меня подняли на ноги и потащили прочь. Я не мог самостоятельно передвигаться и постоянно спотыкался и падал. Тогда меня просто поволокли вперед, очень быстро, очень уверенно, словно рабочие на скотобойне, привыкшие таскать забитые туши. Вокруг стоял гомон голосов, но я вслушивался, стараясь определить, где находится второе ядро возмущения — Динджер. Однако я слышал только звуки своего маленького мирка.

Я старался все время приподнимать ноги, чтобы они не ободрались еще больше. Мы прошли всего метров десять. Когда солдаты стали возиться с дверью, я попытался перевести дыхание. Мы поднялись на две ступеньки, о существовании которых я не подозревал, поэтому ударился о них пальцами ног и застонал от боли. Я повалился на пол, но меня снова подняли, крича и отвешивая затрещины. Мы пошли по какому-то коридору, наполнившемуся жуткими, гулкими отголосками. Сначала было очень жарко, затем вдруг снова воздух стал холодным, сырым и спертым. Похоже, мы находились в каком-то древнем здании.

Судя по всему, дверь в камеру уже была открыта. Меня швырнули в угол и заставили опуститься на пол. Я вынужден был сесть скрестив ноги, но так, что колени оказались задраны вверх, плечи заведены назад, а руки скованы за спиной. Я молчал и не сопротивлялся, предпочитая плыть по течению. После пары затрещин и нескольких гневных фраз, брошенных на прощание, дверь с грохотом захлопнулась. Судя по звуку, она была сделана из листового металла, закрепленного на раме болтами, но рама, похоже, была искривлена, потому что ее пришлось захлопнуть с силой, и оглушительный лязг меня страшно напугал.

Ты один. Тебе кажется, что ты один. Ты ничего не видишь, ты не знаешь, где находишься, и тебе страшно. Тебе жутко страшно, твою мать. Ты тяжело дышишь и думаешь только одно: пусть это произойдет. У тебя нет никакой уверенности, что рядом с тобой никого нет. Быть может, все ушли, быть может, кто-то следит за тобой, ждет, что ты совершишь ошибку, поэтому ты держишь голову опущенной, со всей силы стискиваешь зубы, поджимаешь колени, пытаясь защититься от ударов и пинков, которые могут обрушиться на тебя в любую минуту.

Я услышал, как с грохотом захлопнулась еще одна дверь. Наверное, это заперли Динджера. Меня несколько утешило сознание того, что мы оба по-прежнему находимся в одной лодке.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть, пытаясь успокоиться. Я делал глубокие вдохи и очень медленно выдыхал воздух, анализируя события и приходя к очевидному заключению, что сейчас определенно произойдет что-то очень неприятное. Нас перевезли в место, где, кажется, все организовано и налажено. Здесь нас ждала встречающая группа, устроившая нам теплый прием; эти люди знали, что к чему, они знали, что они делают и почему. Но что это — тюрьма, в которой мы останемся надолго, или лишь перевалочный пункт и солдаты просто продемонстрировали нам свою власть? Суждено ли мне до конца своих дней оставаться скованным, с завязанными глазами? Если так, будущее мое очень безрадостно. Удастся ли мне сохранить зрение? И — о господи, что будет с моими руками?

100