Браво-Два-Ноль - Страница 108

108

— Ублюдок! — проворчал я. — Я отдал ему свою шапку.

Меня искренне расстроило то, что моя шапка осталась у Стэна: его нет в живых, и она ему все равно уже больше не нужна.

— Этому ублюдку вечно доставалось все самое лучшее, — согласился Динджер. — Готов поспорить, он уже успел стянуть у Всевышнего теплую куртку.

Относительно Винса и Криса мы ничего определенного сказать не могли. Исходя из предположения, что всех захваченных в плен свели вместе, мы сделали вывод, что они, как и Боб, или все еще на свободе, или убиты.

У нас не было ответа только на один вопрос: почему иракцы свели нас с Динджером вместе? Что это означает? То, что они поверили в наш рассказ? Или они рассчитывают, что мы начнем болтать, а они подслушают наши разговоры? В конце концов мы пришли к тому заключению, что бесполезно тратить время и силы, ломая над этим голову; надо просто воспользоваться тем, что мы снова вместе.

Мы разом вздрогнули, услышав грохот дверного засова в дальнем конце коридора. По выложенному плитками полу зазвучали гулкие шаги, сквозь щель под дверью в камеру проник свет керосиновых ламп. По двери заколотили тяжелые ботинки, открывая ее. «Проклятие, — подумал я, — неужели нас собираются снова разлучить!»

В камеру вошли двое охранников. Первый преподнес нам кувшин с водой. Второй держал две миски, от которых шел пар.

Одеяло, вода, кормежка — господи, да это же настоящая пятизвездочная гостиница! Все это было очень приятно — обходительный сервис прямо в номер. У меня даже мелькнула мысль побеспокоить охранников просьбой принести свежий номер «Файненшл таймс».

Мы с Динджером смотрели на них, укутанные в одно одеяло, улыбаясь, словно спасшиеся после кораблекрушения.

— Американ? — спросили охранники.

— Нет, англичане.

— Не Тель-Авив?

— Нет. Англичане. Англия. Лондон.

— А, Лондон. Футбол. «Манчестер юнайтед». Футбол. Хорошо.

— Да, «Ливерпуль».

— А, «Ливерпуль». Бобби Мор! Хорошо.

Больше мы не сказали ни слова. Дверь плотно захлопнулась. Я повернулся к Динджеру, и мы хором пробормотали: «Придурки!» и разом прыснули.

В мисках оказалась горячая жидкость, обладающая слабым привкусом лука. В кувшине было около четырех пинт воды, которая на вкус показалась нам лучше марочного шампанского. Теоретически после длительного воздержания нужно не торопиться и пить маленькими глотками. Мы же не могли рассчитывать на то, что ублюдки не ворвутся в камеру и не вырвут кувшин из-под самого носа, поэтому нам пришлось выпить всю воду залпом. Вся беда в этом случае заключается в том, что единственным следствием оказывается ощущение влаги во рту да распухший живот.

Мы попробовали вытянуться на полу. Наручники обуславливали то, что лежать мы могли только на спине. Мы накрылись одеялом, и я уставился в потолок. Вскоре у меня засвербило в носу. От Динджера воняло, воняло невыносимо.

— Бедная твоя жена, — пробормотал я. — Подумать только, ей приходится каждую ночь спать рядом с такой вонючей тварью — наверное, это все равно что ночевать в логове гризли.

Но всего через минуту-другую я ощутил пугающе знакомое желание. Наверное, виной всему был лук.

— Динджер, дружище… мне хочется пукнуть.

Динджер неохотно приподнялся в полулежачее положение, держа руку в воздухе, чтобы я смог отодвинуться от него как можно дальше.

Я завозился с брюками, расстегивая их, при этом стараясь не затянуть храповик наручников.

— Твою мать, скорее же, — простонал Динджер. — Я жутко хочу спать.

Наконец мне удалось принять нужное положение, и я исторг содержимое своей задницы. Шлепки жидкого, липкого дерьма брызнули во все стороны.

— Поздравляю, твою мать! — в негодовании воскликнул Динджер. — Это мой дом, это… наверное, у себя дома ты бы так делать не стал?

Я не мог ничего с собой поделать. Меня словно прорвало.

— Никакого уважения к хозяину. Мне пришлось потратить столько трудов. И вот — ты приглашаешь человека к себе в гости, угощаешь его ужином, и как он тебе за это отплачивает? Обдристывает твой новый ковер!

Расхохотавшись, я не удержался и повалился в собственное дерьмо. Делать все равно было нечего, поэтому я натянул брюки и улегся на пол. Конечно, ситуация была не из лучших, но меня утешали три обстоятельства. Во-первых, я обосрал камеру Динджера, а не свою собственную; далее, дерьмо приятно согревало мне ноги; и, наконец, следующей будет очередь Динджера.

Подсунув половину одеяла под себя, чтобы защититься от холодного пола, мы прижались друг к другу, делясь теплом наших тел.

Всю ночь слышались шаги охранников и грохот дверей. Каждый раз я опасался, что это пришли за нами, но шаги неизменно проходили мимо нашей двери, не останавливаясь.

Один раз послышалось, как вдалеке под ударами ног распахнулась дверь, а затем раздались сдавленные крики и стоны человека, которого от души метелят. Я напряг слух, но смог разобрать лишь бессвязные обрывки слов. Жутко слушать, как бьют другого человека. Тебя особенно не волнует, кто это. Ты его не знаешь, поэтому тебе все равно. Однако это оказывает деморализующее действие, поскольку ты понимаешь, что совершенно беззащитен и следующим может настать твой черед.

Мы услышали; «Непослушный человек. Встать! Плохой человек. Плохой человек». Затем раздался грохот миски, которую швырнули через всю камеру на бетонный пол.

Быть может, иракцы кричали не «встать», а «Стэн»? Мы напряженно вслушивались, стараясь разобрать еще хоть что-нибудь, однако звуки затихли. По крайней мере мы выяснили, что в уравнении есть еще одна неизвестная, хотя пока и не могли сказать, идет ли речь об одном из наших. Однако кто бы это ни был, этот человек может стать для нас угрозой. Мы с Динджером более или менее удовлетворились тем, что наши рассказы стыкуются друг с другом; но другое действующее лицо, появившееся на сцене, лицо, с которым мы не имеем возможности переговорить, может означать то, что из-под нас выдернут подстилку. Я поймал себя на том, что вся моя радость испарилась. Оставалось утешать себя только тем, что мы с Динджером по-прежнему вместе.

108