Браво-Два-Ноль - Страница 50

Я чувствовал себя в относительной безопасности, что было глупо, потому что наше положение никак нельзя было назвать безопасным. Мы находились посреди голой пустыни, занимая одно из двух очевидных мест укрытия в радиусе нескольких миль. Я радовался тому, что мы остановились, так как мы получили возможность отдохнуть, но огорчался, поскольку нам требовалось непрерывно двигаться, чтобы согреваться.

Однако мы ничего не могли с этим поделать. Оставалось только лежать, обмениваясь теплом наших тел, и ждать наступления темноты.

Плотный песок напоминал засохшую грязь. Раньше он выглядел чужеродным; теперь, покрытый слоем снега, он превратился в лунную поверхность. Снегопад перешел в настоящий буран. Я постарался найти в этом хоть какую-то светлую сторону: по крайней мере видимость сократилась до пятидесяти метров.

Весь день мимо нас проезжали машины, направляясь на восток и на запад вдоль линии электропередачи, — гражданские грузовики, водовозы, джипы и колесные бронетранспортеры. Был момент, когда два бронетранспортера заставили нас поволноваться, потому что они проехали метрах в двухстах от нашего укрытия. Неужели нас обнаружили? Впрочем, выбора у нас все равно никакого не было; не могли же мы выскочить и побежать, потому что бежать было некуда.

Машин оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, причем в основном военных, однако теперь это уже было не главным. Лежа в снегу, терзаемые злобным ледяным ветром, мы думали только о том, как бы сохранить тепло и остаться в живых. Мы были физически истощены и полностью открыты ветру. Все предпосылки для серьезных неприятностей. И без того холодный воздух в сочетании с сильным ветром может создать эквивалент убийственного мороза. При скорости ветра тридцать миль в час открытые участки тела замерзают за каких-нибудь шестьдесят секунд и даже быстрее при температуре всего —9 °C. Лишь гораздо позднее мы узнали, что в этих краях то были худшие погодные условия за последние тридцать лет. В бензобаках дизельных грузовиков замерзала солярка.

От чувства безопасности я перешел к серьезному беспокойству. Мне приходилось видеть людей, погибших от холода. Ну и смерть для разведчиков! Это во много раз хуже, чем погибнуть от вражеских пуль. Мне казалось, я не вынесу насмешек.

Сесть мы не могли, потому что в этом случае наши силуэты вырисовались бы на фоне неба. Вся суть нашего укрытия заключалась в том, что оно находилось выше уровня зрения. Приходилось надеяться на то, что невысокая стенка укроет нас, если только мы будем лежать неподвижно и не высовываться.

К одиннадцати часам дня ситуация начала выходить из-под контроля. Мы лежали, сбившись в кучку, обнимая друг друга, сотрясаемые конвульсивной дрожью, бормоча слова поддержки, отпуская глупые шутки. Мои замерзшие руки онемели и очень болели. Над нами возвышались холмики снега. Пришла пора послать к черту тактические соображения и подумать о том, как остаться в живых. Выбор стоял между тем, чтобы нарушить маскировку и тем самым, возможно, выдать себя, и просто замерзнуть до смерти. Я принял решение нарушить маскировку и приготовить горячий напиток.

Я выцарапал в твердом песке ямку и зажег кубик сухого спирта. Наполнив кружку водой, я подержал ее над огнем. Тепло, которое я ощущал лицом и руками, было просто восхитительным. Я непрерывно помахивал ладонью, чтобы рассеять поднимающийся над водой пар. Когда вода согрелась, я бросил в нее гранулированный растворимый кофе, сахар и молоко. Кружка пошла по кругу. Я тотчас же приготовил еще одну кружку с горячим шоколадом.

— Вы только посмотрите на этот треклятый пар, — пробормотал Динджер. — С таким же успехом я мог бы закурить.

Невозможно было смотреть на то, как он зажигает сигарету. Руки у него тряслись так сильно, что ему никак не удавалось засунуть сигарету в рот, а когда она наконец туда попала, оказалось, что она отсырела, потому что руки у него были мокрые. Однако Динджер проявил настойчивость, и пять минут спустя он уже счастливо затягивался, выпуская дым за пазуху, чтобы его не было видно.

К тому времени как подоспел горячий шоколад, все уже снова дрожали и болтали без умолку. Горячие напитки не продвинули нас слишком высоко по температурной шкале, и все же это было лучше, чем удар ногой по яйцам. Несомненно, для нас это был вопрос жизни и смерти.

Наступил полдень, а мимо нас по-прежнему продолжали ездить машины. Мы не всегда их видели, но это не имело значения. Если одна из них остановится, мы это услышим. Мы попытались поменяться местами, чтобы те из нас, кто находился с краю и больше других страдал от ветра и снега, получили возможность попасть в окружение товарищей и хоть немного согреться. По мере того как температура жизненно важных органов моего тела понижалась, я ловил себя на том, что моя речь становится заплетающейся, а в мыслях появляется неестественная легкость. Я понял, что у меня начинается первая стадия переохлаждения.

Часа в два дня Марк понял, что его дела плохи.

— Нам нужно сию же минуту трогаться, — пробормотал он. — Я начинаю проваливаться.

Одежды на нем было меньше, чем на остальных. Он был лишь в куртке, нательной рубашке и свитере, промокших насквозь. Мы сгрудились вокруг него, стараясь согреть теплом своих тел. Необходимо было принять решение, причем участвовать в этом должны были все, поскольку касалось оно всех нас. Трогаться ли нам в путь при свете дня, чтобы помочь Марку, но тем самым рискуя выдать себя? До темноты оставалось еще несколько часов, и мы не знали, что ждет нас ночью. Или же ждать до самой последней минуты, когда Марк поймет, что просто не сможет терпеть больше?