Браво-Два-Ноль - Страница 79

Обернувшись, офицер, проводивший допрос, переглянулся с остальными. Все подошли ко мне и расселись на крышке стола. Им переводили каждое мое слово.

— Энди, продолжай говорить. Расскажи нам все, что тебе известно о поисково-спасательных группах.

Его голос был приятным и спокойным. Несомненно, он считал, что я раскололся, и это меня полностью устраивало — именно в этом я и хотел его убедить.

— Все мы из различных частей британской армии, — продолжал я, — и нас собрали вместе, потому что у каждого есть медицинский опыт. Никого из группы я не знаю, нас просто собрали вместе. У меня есть медицинское образование, я не солдат. На эту войну я попал случайно, она мне не нужна. Меня полностью устраивало находиться дома, в Великобритании, и работать в военном госпитале. И вдруг меня ни с того ни с сего включили в состав поисково-спасательной группы. Я понятия не имею, что это такое, я медик, вот кто я такой.

Похоже, у меня получалось довольно неплохо. Офицеры начали переговариваться между собой. Очевидно, это совпадало с тем, что они услышали от Динджера.

Вся беда заключается в том, что как только я начал говорить, в моих доспехах появилась трещинка, и теперь я уже должен был говорить и дальше. А если подробностей будет слишком много, я смогу невольно подвести остальных пленных. Распространяться не надо, рассказ должен быть простым и кратким, — в этом случае мне самому будет легче его запомнить. Лучший способ добиться этого — притвориться полным дерьмом. Я ничего не могу вспомнить, потому что я в ужасном состоянии. Мой рассудок не может ни за что ухватиться, я простой тупой солдат, пешка, и даже не могу объяснить, на каком вертолете прилетел. Я лихорадочно размышлял, составляя рассказ и прикидывая, что говорить дальше.

Иракцам и так известно, что я сержант, поэтому я снова кинул им эту информацию. В иракской армии сержант — мелкая сошка, что-то чуть выше простого рядового. У них всем занимаются офицеры, в том числе думают.

— Сколько вас было?

— Не знаю. Было очень шумно, потом вертолет совершил вынужденную посадку. Нам сказали, что существует опасность взрыва и надо скорее отбегать в сторону, после чего вертолет сразу же взлетел, и мы остались одни. — Я строил из себя сбитого с толку тупицу, испуганного, растерянного солдата. — Я простой санитар, умею оказывать первую помощь, я не хочу иметь никакого отношения ко всему этому. Я не привык к войне. Я лишь перебинтовывал раненых летчиков.

— Сколько человек вас было на борту вертолета? — предпринял новую попытку офицер.

— Точно не могу сказать. Это происходило ночью, было темно.

— Энди, что происходит? Мы дали тебе шанс. Ты что, принимаешь нас за полных идиотов? За последние несколько дней много наших было убито, и мы хотим разобраться, в чем дело.

Впервые зашла речь о потерях. Я ждал, что рано или поздно дело дойдет до этого, но все равно вздрогнул.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Мы хотим выяснить, кто это сделал. Это сделал ты?

— Нет, не я! Я не знаю, о чем вы говорите.

— Ты должен дать нам шанс. Смотри, сейчас я покажу, что мы действительно хотим тебе помочь: просто назови нам имена своих родителей, и мы напишем им письмо и сообщим, что с тобой все в порядке. А хочешь, напиши им сам, укажи адрес, и мы отправим письмо.

Ситуация была прямо из учебника. Нас учили ни в коем случае ни под чем не подписываться. Это восходит еще ко временам войны во Вьетнаме, когда люди, ни о чем не подозревая, ставили свои подписи на каких-то невинных бумагах, а затем в международных средствах массовой информации появлялось их заявление, будто они безжалостно истребили целую деревню, в том числе стариков и детей.

Я понимал, что это чушь собачья. Не могло быть и речи о том, чтобы эти типы отослали письмо в Пекхэм. Это было из области чистой фантастики, но я не мог просто послать их ко всем чертям. Мне надо было выкрутиться как-то похитрее.

— Мой отец давно умер, — заговорил я. — Мать познакомилась с американцем, работавшим в Лондоне, и переехала к нему. Сейчас она живет где-то в Америке. Больше родных у меня нет, это одна из причин, почему я пошел в армию. У меня нет близких родственников.

— А где именно работал в Лондоне этот американец?

— В Уимблдоне.

Снова классика. Они стремились заставить меня раскрыть душу, тогда все просто потечет рекой. Я проходил через все это на уроках выживания, где нам объясняли, как себя вести в случае попадания в плен.

— И чем он там занимался?

— Не знаю, я тогда не жил дома. У меня были серьезные семейные проблемы.

— У тебя есть братья и сестры?

— Нет.

Я хотел, чтобы моя ложь имела под собой основание из правды. Правду легче запомнить. Кроме того, правду можно проверить, и если выяснится, что ты не солгал, быть может, на этом все и закончится. Я мысленно представил одного знакомого, у которого в семье действительно была похожая ситуация. Его отец умер, когда ему было тринадцать. Мать познакомилась с американцем, разорвала все отношения с сыном и перебралась в Штаты. Мне казалось, мой рассказ звучит весьма правдоподобно.

Я тянул время. Говорил я запинаясь, неразборчиво, время от времени перемежая свою речь жалобными всхлипываниями.

— Энди, тебе больно? Помоги нам, и все будет хорошо. Ты получишь медицинскую помощь. Продолжай, говори все, что знаешь.

— Больше я ничего не знаю.

И опять классика. Казалось, этот офицер учился по тем же самым учебникам, что и я.

— Энди, подпиши вот эту бумагу. Мы только хотим показать твоим родственникам, что ты жив. Мы предпримем попытки разыскать твою мать в Америке. У нас есть там связи. Нам нужна лишь твоя подпись, чтобы она поверила, что с тобой все в порядке. И еще нам нужно доказать Красному Кресту, что ты еще жив, что ты не погиб в пустыне, что тебя не съели дикие звери. Подумай над этим, Энди. Если ты напишешь свои имя и фамилию, чтобы мы смогли обратиться в Красный Крест, тебя не расстреляют.