Браво-Два-Ноль - Страница 86

Бросив несколько слов солдатам, очень быстро и агрессивно, тип отвесил мне пару затрещин. Я понятия не имел, что у него на уме. Вдруг он пятясь отступил на меня и достал пистолет Макарова. «Все это очень хорошо, — подумал я, — что у нас значится следующим пунктом программы?» Тип направил пистолет на меня, но не стал передергивать затвор.

Это блеф или что-то серьезное?

Когда этот пистолет российского производства взведен — то есть патрон дослан в патронник, — его курок отходит назад. При нажатии на спусковой крючок произойдет выстрел, пистолет автоматически перезарядится, и курок снова отойдет назад. Если по какой-то причине стрелять из взведенного пистолета не надо, рычажок предохранителя переводится вниз. Курок при этом поднимается вверх, но не ударяет по бойку, поскольку его останавливает спусковой рычаг, выдвинутый предохранителем. В этом пистолет Макарова отличается от большинства других полуавтоматических пистолетов, у которых, даже если они поставлены на предохранитель, курок остается во взведенном положении.

Я таращился на пистолет, пытаясь рассмотреть, в каком положении находится курок. Если он взведен, это будет означать, что тип не блефует. Судорожное движение пальцем, случайный выстрел — и пуля попадет в меня. Я всмотрелся в лицо типа. Оно было очень серьезным. Вдруг у него в глазах блеснули навернувшиеся слезы. Наши взгляды встретились. Тип заплакал, и пистолет у него в руке начал трястись.

Конечно же, солдаты не позволят ему прикончить меня в этой чистой, опрятной комнате. Однако взгляд мужчины говорил, что он полон решимости нажать на спусковой крючок. Я ничего не мог понять. Несомненно, он здесь посторонний. И что с того? У него в руках оружие, и если ему вздумается меня прикончить, он это сделает. Я почувствовал, что вот-вот могу стать жертвой не сознательного решения, а взрыва эмоций, и мне стало страшно. Похоже, тип действительно собирался нажать на спусковой крючок, и я ничем не мог ему помешать.

«В таком случае, козел, не тяни, кончай меня скорее!»

Казалось, солдаты наконец очнулись. Вскочив на ноги, они сердито закричали и, схватив типа за руки, отобрали у него пистолет.

Последнее обстоятельство сообщило мне максимальный объем информации с того самого момента, как я попал в плен. Конечно, быть может, ребята просто не хотели запачкать свою казарму; однако более вероятно, они получили приказ оставить нас в живых.

Один из солдат подошел и стиснул мне щеки.

— Сын, сын, — сказал он. — Бум, бум, бум.

Один из нас убил сына этого мужчины. Что ж, в таком случае его поведение объяснимо. На месте этого бедняги я сам поступил бы так же. К несчастью, отдуваться сейчас приходилось мне.

Я сидел на полу, скрестив ноги. Рука моя висела в воздухе, прикованная наручниками к стене. Мужчина приблизился ко мне и попытался меня избить. Опустив голову и подобрав колени, я сжался в комок, стараясь защитить яйца. При этом я отполз к самой стене. Теперь уязвимой оставалась только моя рука. Странно, тип только что готов был убить меня из пистолета, однако ему оказалось очень непросто расправиться со мной голыми руками. Он пытался пинать меня ногами, но из этого ничего не получалось, потому что он был обут в кожаные сандалии. Он бил меня кулаками, но в его ударах не было силы. Несомненно, его переполняло горе, но он был просто физически неспособен причинить мне серьезное увечье. Ему недоставало агрессивности и силы, и я был только рад этому.

Я преувеличенно громко стонал и кричал, пока мужчина колотил меня коленом по спине, хлестал по лицу и плевался. Если бы убили моего сына и я оказался бы с виновным в одной комнате, от него бы уже давно остались лишь одни воспоминания. В каком-то смысле мне было даже жаль этого человека, потому что у него погиб сын, а он слишком мягкий и деликатный, чтобы хоть как-то отомстить убийце. Возможно, он в конечном счете так и не смог бы нажать на спусковой крючок.

Наконец солдатам все это начало надоедать — а может быть, они испугались, что им придется отмывать кровь с чистых стен и пола. Они кое-как успокоили мужчину и вывели его из комнаты. Затем, вернувшись, они снова уселись на кровать и стали курить.

— Буш — плохо, плохо, — сказал один из них.

— Да, Буш — плохо, — кивнув, согласился я.

— Мейджор, — продолжал солдат, хрюкнув.

— Да, Мейджор свинья, — подтвердил я, тоже хрюкая.

Это их очень развеселило.

— Ты, — указав на меня, солдат громко закричал по-ослиному.

— Я осел. И-а!

Схватившись за бока, солдаты повалились на кровати, покатываясь от хохота.

Немного успокоившись, они подошли ко мне и несильно ткнули в бок кулаком. Не понимая, чего они от меня хотят, я снова громко закричал по-ослиному. Солдатам это очень понравилось. Мне было ровным счетом наплевать на то, что они надо мной издеваются. Меня это нисколько не трогало. Я тоже находил это весьма забавным. Меня не били, а это было главное. Все происходящее было просто замечательно.

Так продолжалось примерно с четверть часа. Минуты две передышки, затем один из солдат подходил и снова тыкал меня, я выдавал хорошее «и-а», и они заливались смехом. Веселые ребята.

Я решил попросить их разобраться с наручниками, пока они в таком хорошем настроении. Мне приходилось держать руку задранной вверх под углом сорок пять градусов. Под действием силы тяжести запястье давило на браслет, поэтому оно здорово распухло. Боль не ослабевала ни на минуту. Я надеялся, мне удастся упросить солдат перестегнуть наручники куда-нибудь пониже, например, к трубе.