Браво-Два-Ноль - Страница 73

Я напряг все мышцы, опустил голову, сдвинул ноги вместе. Несомненно, перед тем как приступить собственно к допросу, иракцы выместят на мне свою злобу. Они о чем-то переговаривались между собой.

«Так что же это будет? — гадал я. — Мучительная пытка? Или меня оттрахают?»

Вокруг меня ходили люди, перешептываясь друг с другом. Самый слабый звук усиливается многократно, если слух напряжен до предела. Скрипнул стул. Кто-то встал и направился ко мне.

Я попытался собраться. «Ну, вот оно». Я притворился, будто дрожу. Мне очень хотелось вызвать у этих людей чувство жалости.

Две секунды показались мне двумя минутами. Невозможно себе представить, какая же это невыносимая мука — не видеть, что происходит вокруг. Я снова поежился — жалкое, избитое существо, человек, который ничего не знает, на которого не имеет смысла тратить время. Но я понимал, что цепляюсь за соломинку. Опустив голову, я ждал приближающегося человека, стараясь скрыть свои чувства.

Мне в нос пахнуло ароматом кофе, и я вдруг до смерти захотел оказаться в кафе Росса в Пекхэме, с большой чашкой пенистого кофе передо мной. По субботам мы, еще мальчишки, отправлялись туда и получали по две сосиски с горкой картошки, посыпанной солью и политой уксусом, и по чашке пенистого кофе. Грек Росс позволял нам просиживать в своем заведении все утро. Нам тогда было лет по восемь-девять, не больше. Мама всегда давала мне деньги, чтобы пообедать у Росса; она знала, что кормят там сытно и дешево. Зимой по запотевшим стеклам стекали струйки, а в воздухе стоял сильный-пресильный аромат кофе. Нам было так тепло и уютно. Воспоминания, нахлынувшие на меня, были такими живыми, что на короткое мгновение я снова почувствовал себя маленьким ребенком, который больно ударился, упав, и плачет, зовя маму.

Не могло быть и речи о том, чтобы Динджер уже успел рассказать нашу «легенду». Фамилия, номер, звание, дата рождения — «большая четверка» ответов, это все, что он сообщил иракцам. Я подумал: «Сейчас меня здорово отдубасят, потому что им нужно знать гораздо больше». Мне почему-то хотелось надеяться, что прямо сейчас меня допрашивать не будут, отложив это на потом. Быть может, им просто хочется дать выход своей злости. Мои мысли носились с неистовой скоростью, пока этот тип приближался ко мне. Он остановился в каких-то дюймах от меня.

Откинув мою голову, он с силой ударил меня в лицо. От этого удара я повалился назад и вбок, но поскольку я был окружен плотным кольцом иракцев, меня подхватили, не дав упасть, и снова усадили прямо. Даже если ожидаешь получить удар, как это было со мной сейчас, все равно он становится шоком. Я жалел о том, что мне не позволили упасть на пол и полежать так какое-то время, потому что это дало бы мне время отдохнуть перед следующим ударом, дало бы время подумать.

На меня разом накинулись все, со смехом стараясь перещеголять друг друга. Я чувствовал себя, словно пьяный. Я осознавал, что происходит вокруг, понимал, что будет дальше, но был не в силах что-либо изменить. Я отрешенно наблюдал за происходящим со стороны. Да, это происходит со мной, но рассудок вступает в действие и говорит: «Все, хватит, твою мать, с меня достаточно». Я начал проваливаться в небытие, теряя сознание. Я чувствовал это, но мой рассудок постоянно уплывал от меня. Меня избили до полубесчувственного ступора.

Я сполз на пол, потому что так по крайней мере можно было защитить лицо. Я подобрал колени, сжимая их вместе, опустил голову, держа мышцы в постоянном напряжении. Под градом обрушившихся на меня ударов я стонал и кричал. Отчасти это было игрой. Но в основном — нет.

Внезапно, словно по команде, избиение прекратилось.

— Бедный Энди, бедный Энди, — услышал я причитания фальшивого сочувствия.

Поднявшись на колени, я повернулся к говорящему и покачал головой. Я прислонился к его ногам, дыша тяжело и хрипло, поскольку мой нос был забит кровью и грязью. Я снова начал сползать на пол. Мне было нужно, чтобы тип мне помог. «Это позволит выиграть время, — думал я, — это даст передышку». Быть может, эти люди наконец одумаются и увидят, что перед ними несчастный, бесполезный кретин, на которого они лишь напрасно теряют время, и оставят меня в покое.

Мне помогли подняться на стул, и тотчас же кто-то ударил меня чуть выше колена, по четырехглавой мышце. Я пронзительно вскрикнул. Еще в школе я терпеть не мог таких ударов, а тогда это были лишь детские шалости, которые наносились коленом. Сейчас же я получил полноценный удар ботинком. На меня снова со всех сторон обрушились удары руками и ногами. Я опять повалился на пол.

Умом я понимал, что самое разумное сейчас — притвориться слабым и попросить пощады, однако что-то меня пересилило. Переполненный злостью, я снова принял сознательное решение не молить о снисхождении. Ни за что на свете я не уроню честь перед этими людьми. Они все равно не успокоятся до тех пор, пока полностью не дадут выход своей ярости. Я понимал, что сопротивлением лишь наврежу себе, но не мог перебороть чувство гордости и самоуважения. Если я начну стонать, это лишь доставит ублюдкам еще большее наслаждение. Победу над ними я мог одержать только за счет твердости духа, а я был полон решимости победить. Храня молчание, я одерживал победу в этом первом бою. Даже малейшая победа раздувается воображением во много раз. «Я побеждаю», — мысленно твердил я себе. Как это ни парадоксально, мой моральный дух только крепчал. Твою мать, я не доставлю этим ублюдкам удовольствие похвалиться, вернувшись домой, перед своими родными: «Да, он умолял нас остановиться».